Последний день
Начало отсчета
— Доктор, я же знаю, что умру. С раком не живут, — Аркаша спокойно смотрел на врача. Доктор колебался.
— Доктор, меня не волнует вопрос как, мне нужно знать когда.
Воробьев смерил Аркашу взглядом. Пациент спокоен и вроде бы не кинется на пол, не примется биться в истерике, а с другой стороны... Хлипковат он, а вдруг как закатит концерт?
— Доктор, — вновь напомнил о себе Аркаша. — Ну, ответьте же, что вам стоит?
Воробьев открыл было рот, но так ничего и не сказал.
— Доктор, сколько?
— Присядьте, — решился Воробьев.
— Я и так сижу, — кивнул Аркаша. — Сколько мне осталось?
— От силы сутки.
— Значит до завтрашнего вечера, — удовлетворенно произнес Аркаша, и расцвел в такой искренней детской улыбке, что Воробьев почувствовал волну тепла и весеннего солнца. — Так это ж уйма времени. Доктор, я могу выписаться?
6
Метро. Аркаша поехал в метро. Он совершенно спокойно мог взять такси, но в такси был бы только один уставший и озлобленный шофер, а здесь столько людей. Аркаша ехал и вглядывался в лица. Веселые, грустные, усталые, беспечные, взволнованные, озабоченные, хмельные. Люди! Аркаша знал, что многие с ним никогда не согласятся, но все равно был твердо уверен в своей правоте. Уверен в том, что самые интересные и прекрасные существа в этом мире — люди. Все, до единого.
— Ты че пялишься? — рыкнуло выразительное мужское лицо.
— Я не пялюсь, я любуюсь, — смущенно пробормотал Аркаша.
Мужик отшатнулся, пробурчал себе под нос что-то про педиков и пошел к выходу. Аркаша проводил его взглядом до дверей, улыбнулся. Что ж, у всех есть недостатки. А кто сказал, что человеки совершенны? Он? Нет, он сказал, что люди прекрасны, а это совсем не одно и тоже.
5
Слезы. У жены на глазах были слезы. Радостно галдели что-то неразборчивое сын и дочь.
— Ты, — начала жена и запнулась.
— Я выписался, — честно сказал Аркаша.
— И что будет дальше? — спросила жена чуть позже, когда они поужинали и уложили детей спать.
— Дальше будет жизнь, — уверенно ответил он. — Долгая и счастливая жизнь.
Утром он проснулся раньше всех. Приготовил завтрак, проводил жену на работу, сына в школу, отвел дочурку в детский садик. Хотел было и сам отправиться на работу, но так и собрался.
Просто накинул плащ и вышел из дома в весну, в солнце играющее в ручейках, в безумный птичий гомон.
4
Цветы. Они стояли в аккуратных пластиковых ведерках с аккуратными маленькими ценниками, а рядом стояла неаккуратная баба с опрыскивателем и щедро орошала товар. На переминающегося в стороне Аркашу она лишь кинула брезгливый взгляд. Все люди в это утро виделись ей покупателями, а из этого какой покупатель?
Аркаша выбрал-таки, подошел ближе:
— Будьте любезны, — позвал он продавщицу.
— Вам чего? — удивилась баба с опрыскивателем.
— Вот эти розы, — Аркаша ткнул пальцем в пластиковое ведерко с красными розами, пояснил на всякий случай. — Алые.
— Сколько вам? — спросила продавщица.
На этот раз удивился Аркаша:
— То есть как это «сколько»? Все.
Продавщица открыла рот, издала совсем уж невообразимый звук и снова закрыла рот. Аркаша тем временем пересчитал розы, вытащил из кармана бумажник и принялся с той же методичностью, с какой считал цветы, пересчитывать купюры.
— Вам завернуть? — пришла в себя продавщица.
— Зачем? — не понял Аркаша. — Цветы должны быть живыми, они так естественны, так красивы, зачем наматывать на них всякую фольгу и бездарные бантики? Проверьте, все верно?
Продавщица пересчитала деньги, кивнула. Аркаша улыбнулся ей в ответ, протянул три цветка из только что купленного букета:
— А это вам, — пояснил он. — Спасибо и счастливого дня.
С этими словами странный покупатель развернулся и пошел прочь. «Цветочница» посмотрела в удаляющуюся спину Аркаши и повертела пальцем у виска. Потом поднесла цветы к лицу и... улыбнулась. Эти цветы, такие же, как и все другие, почему-то перестали казаться товаром, а люди вокруг стали просто людьми, что не мешало им быть покупателями.
3
Женщины. Они удивлялись, даже шарахались, когда Аркаша протягивал им цветы.
— Это мне? — озадаченно спросила дама лет тридцати. — Спасибо.
Непонимание на ее лице сменилось мягкой улыбкой. Аркаша проводил ее теплым довольным взглядом. Какая это радость, ни с чем не сравнимое ощущение — дарить людям улыбки. Дарить хорошее настроение. Видеть, как от одного совершенно пустячного по сути поступка расцветают серые усталые лица.
Как мало им нужно для счастья. Букет, да даже один цветок — не важно. Знак внимания от совершенно постороннего человека — и вот уже улыбки, хорошее настроение. Так просто и так сложно.
2
Парк. Обычный парк в центре города. Аркаша сидел на лавочке и жевал булку с сосиской, которую отчего-то называют «горячей собакой». На соседней лавке сидел-покуривал мужик в оранжевой жилетке. В стороне торчали из земли три лопаты, четвертая валялась рядом с кучей саженцев.
Аркаша дожевал хот-дог, поднялся и двинулся к соседней лавочке:
— Добрый день, — приветствовал он мужика в жилетке.
— Чего? — поперхнулся тот табачным дымом.
— Сажаете? — миролюбиво поинтересовался Аркаша.
Мужик воспринял невинный вопрос, как личные нападки:
— Тебе-то чего?
— Да нет, ничего, — смутился Аркаша и отошел в сторону.
Мужик кинул на него сердитый взгляд, откинулся на спинку скамейки, зажмурился от нестерпимого блеска весеннего солнца и затянулся.
Пиджак Аркаши полетел на лавку, а сам он, засучив рукава, взялся за лопату.
— Эй, козел, — окрикнули сзади. — А ну положи лопату!
Аркаша скосил глаза, кричал тот самый мужик.
— Да что вы к нему цепляетесь? — взвился женский голос. — Человек полезное дело делает, а вы...
— А мы, — начал было мужик, но сбился на полуслове и рявкнул безапелляционное: — Не положено!
— Что у вас тут? — подошли еще трое в рыжих жилетках. Один сжимал в руке бутылку дешевой водки, другой пакет с половинкой черной буханки.
— Этот придурок схватил лопату и...
— Сами вы, — обиделась за Аркашу женщина.
— Правильно-правильно, — присоединилась к спорящим бабулька, что шла мимо. — Вы вместо того, что бы работать пьети, а парк и так весь изгажен. За зиму сколько деревьев поломало. А там у входу еще какой-то варвар елку срубил. Человек за вас работаит, а вы бездельники! И не совестно.
— Так, бабуль, давай-ка не кипятись, а лучше скажи мне, раз ты такой борец за правду...
А Аркаша работал. Странно, но он за свою жизнь не посадил ни одного дерева. Дом есть, дети останутся, а дерева не посадил. Правда, как-то помогал приятелю садовый участок засаживать, но там разве деревья?
— Слушай, бабка, — надрывался один из «озеленителей». — Иди ты знаешь куда? И по скорому, а то...
— Нахал, — кричала бабулька. — Ни стыда, ни совести! Я Лужкову на вас писать буду.
Аркаша притоптал землю, отряхнул руки и подошел к спорщикам:
— Простите, — он заглянул в глаза одному из рабочих. — Извините, я не хотел ничего плохого.
— Да ладно, — переменился вдруг в лице мужик. — Хочешь еще посадить?
— А можно? — загорелся Аркаша.
1
Люди. Он снова и снова вглядывался в их лица. Отчего они такие пасмурные, такие озлобленные, такие озадаченные? Видят только вперед и то на два шага. И несутся куда-то, бегут-торопятся. Почему они такие серьезные, почему они разучились веселиться, почему не могут делать глупостей? Вернее могут. Но так же серьезно, а на безрассудство их не хватает. Почему?
И его не хватит на всех, промелькнула грустная мысль, он один не сможет подарить хорошее настроение всему миру.
А жаль...
0
Виолончель и саксофон. Он стоял у книжного ларька в заплеванном подземном переходе. Мимо текли люди: кто-то спешил в метро, кто-то неторопливо шествовал из подземки в город, кто-то просто переходил с одной стороны улицы на другую. А он стоял и слушал певучую виолончель и задорный саксофон.
Двое музыкантов устроились у противоположной стены и работали до изнеможения, но с удовольствием. Жизнерадостно хохотал сакс, казалось, что сейчас панибратски хлопнет его по плечу. Звонко вторила ему виолончель, словно благородная дама, позабывшая о приличиях и кокетничающая со своим садовником.
А он стоял и слушал, впитывал в себя нехитрую мелодию в бесподобном исполнении. Музыканты делали мотивчик музыкой. Откуда взялись они здесь? Эти две невзрачные куртки и два длинных шарфа: один серый, другой в полоску. Две совершенно обычных куртки, каких полно на каждом шагу, каких уже пронеслось по переходу за последние пятнадцать минут полтора десятка. Теперь эти куртки распахнулись, обнаруживая двух необыкновенных музыкантов.
Чуть успокоилась, умолкла виолончель, задохнулся, подавился хриплым смешком саксофон. Музыканты переглянулись, «сакс» подмигнул виолончелисту. Новая мелодия бойко запрыгала по подземному переходу. И если первая посмеивалась над бегущими по своим делам людьми, то вторая явно попала в темп перехода и, казалось, стала неотъемлемой частью, музыкальным сопровождением к хаотичной суете и людской торопливости.
Аркаша оторвался от стены, как корабль от причала, принялся ощупывать карманы в поисках денег. Мелодия бодрой дробью ускакала по переходу и дальше, вверх по лестнице, растворилась в уличном шуме.
«Сакс» облизнул губы, виолончелист смахнул пот со лба, оглядел своих слушателей. Взгляд музыканта споткнулся на Аркаше, зацепился за него. Рука со смычком взлетела вверх, не отрывая взгляда от Аркаши, виолончелист тронул смычком струны. Мелодия полилась по переходу. Глубокая, мягкая, полная рвущей грудь тоски. Аркаша замер, лишь трепетные пальцы продолжали вынимать изо всех карманов цветные бумажки, давно уже переставшие обеспечиваться золотом.
Насмешливый саксофон подпевал теперь виолончели. Хрипло и протяжно подвывал, как брошенная хозяином собака в морозную лунную ночь.
Аркаша как завороженный подошел к музыкантам, опустил в развернутый перед ними полиэтиленовый пакет деньги, прошептал смущенно:
— Простите, ребята, у меня больше ничего нет.
Саксофонист скосил глаза на кучку бумажек, которой пополнился пакет. Вряд ли бы они заработали столько за весь день. Виолончелист продолжал неотрывно смотреть на Аркашу. И оба играли, играли...
И грустная, полная ласки и горечи мелодия звучала в переходе. Звучала для Аркаши. Звучала, когда перестала звучать. Звучала, когда музыканты стали играть что-то другое. Звучала, когда перестали играть вовсе, когда ушли...
Смолкла она лишь тогда, когда тело Аркаши пронзила боль, тусклый свет перехода померк, и безвольное уже тело стало сползать вниз по стене.
Эпитафия
Старушка-продавщица, покряхтывая хлопнула дверью ларька, гремя ключами стала запирать. Все, рабочий день иссяк, пора домой. А там горячий чай, теплая постель, любимый сериал по телевизору и... Старушка остановилась:
— Вот же, нажрутся, — проворчала она. — А дома поди жена, дети малые. Эй! Молодой человек, вставай!
Но «молодой человек» не встал, даже не пошевелился. Старушка тяжело вздохнула, на сериал теперь придется опоздать, достала из кармана свисток, завернутый в не первой свежести носовой платочек. На мерзкую трель, разорвавшую зарождающуюся тишину подземки, прибежал молодой милиционер.
— Что случилось, баба Маш? — спросил он у старушки.
Баба Маша ткнула пальцем в распластавшееся у стены тело и сказала: «вот». Парень забурчал что-то про пьяных скотов, пнул ногой развалившееся у стены тело:
— Эй, мужик! А ну-ка вставай, а то я тебя живо в обезьянник определю на ночь. Слышь, бля? Ты ... ...!
И он еще пару раз поддел тело ногой. От последнего удара труп перевернуло, мертвые руки раскинулись в стороны, будто Аркаша напоследок хотел обнять весь мир.
Парень вдруг побледнел, стало видно, что он еще совсем мальчишка, что он совсем не крут, а только хочет казаться этаким Уокером, которого насмотрелся по телевизору, что серенькая форма висит на его щупленьких плечиках, как на вешалке.
— Дяденька, — дрожащим тонким голосом пролепетал ментенок. — Ты чего, дяденька?
— Господи, — принялась креститься баба Маша. — Господи, прости! Вот ведь допьются до смерти. Раньше такого не было, чтоб средь бела дня... Господи, Боженька.
— Дяденька, — шмыгнул носом паренек в ментовской форме. — Погоди, я сейчас «скорую» вызову.
Но «дяденьке» уже не нужна была «скорая». Он уже пол часа как перестал дышать.
P.S. А ведь он был на самом деле. Он жил. И жил так всегда, будто проживал последний день. И никто не виноват, что один из этих дней и в самом деле оказался последним.
P.P.S. А если его и не было, то его стоило придумать...