Кошмар на улице долговязов

Рассказ написан в соавторстве с Сергеем Дорофеевым и Надеждой Агеевой

Не все события вымышлены,
не все совпадения случайны.

Была пятница, и, кажется, тринадцатое число. Впрочем, насчет числа Изя сомневался, поскольку вчера было одиннадцатое, а завтра семнадцатое. Но то, что пятница это точно, хотя, возможно, и среда. Мелкий противный дождичек, начавшийся еще с полчаса назад, вводил Изю в состояние уныния. В таком состоянии нужно было куда-то пойти и с кем-то выпить. Или с кем-то пойти и куда-то выпить. Он открыл первую попавшуюся страницу в первой попавшейся записной книжке, где громкими буквами по веселому белому полю шла звонкая, но записанная на букву «С» фамилия Либерштейн. Он долго вспоминал, кто бы это мог быть, но, так и не вспомнив, решил, что, пожалуй, Либерштейн ему подойдет. Изя решил позвонить данному субъекту, но, подойдя к телефону-автомату, обнаружил, что в книжке вместо телефона записан адрес: улица Долговязов, дом 13, квартира 666. Куда он и направился не бодрым строевым шагом.

Звонок не работал, сколько он ни нажимал кнопку. Но дверь открыли сразу, по первому стуку. На пороге стоял молодой человек. Изя сразу вспомнил, где его видел — как ни странно, в этой же квартире.

— Здравствуй, Изя, дорогой! — произнес с грузинским акцентом Либерштейн, носящий громкое имя Фриц. — Вах, с чем пожаловал?

— С Изей, — ответил Вах.

— Молодец! Поставь его в холодильник.

Но в холодильнике стоять Изя не хотел, а потому, не обращая внимания на протесты непонятного Ваха, прошел в комнату.

В комнате было холодно и сыро, как в старом промозглом склепе. Изя сразу вспомнил свою бабушку — как она там, родная. Мысленно представил себе обглоданную черепушку и покосившийся гроб, смахнул скупую мужскую слезу. Обглоданный червями скелет подмигнул ему пустой глазницей: «Здравствуй внучек. Приходи, я по тебе соскучилась». Изю передернуло, он попытался отмахнуть столь чувственное видение. Но видение не отмахнулось. Тогда отмахнулся Изя. Видение, потирая ушибленное место, ретировалось.

— Вот ты значит как с бабушками! — голос был незнакомый и женский.

Изя повернулся. В углу у массивного дубового стола с резными ножками сидела невзрачного вида женщина. Которая при втором взгляде оказывалась весьма взрачной. Блеснула молния, захлопали окна, затрепетали занавески, из-под стола метнулась черная кошка, полетели вороны, зашумели летучие мыши, забегали пауки, крысы, тараканы, запахло серой и луком, глаза женщины полыхнули дьявольским огнем. «Показалось», — подумал Изя. «Хрен тебе», — подумала женщина. В ответ Изя судорожно сглотнул.

— Ты кто? — спросил он, пытаясь совладать с непослушным голосом.

— Это моя жена, — вмешался взявшийся невесть откуда Фриц, — Глаша.

— Ты женат? — все еще пытаясь сглотнуть, спросил Изя.

— Да. Познакомились на очередном собрании секты евреев-антисемитов. Знакомься, Глаша, это Изя Иванов.

— Еврей? — подала голос Либерштейниха.

— Великоросс, — обиделся за друга Фриц.

— А почему фамилия такая нерусская? — не унималась женщина.

— Дурное наследство, — вывернулся Изя и попытался перевести разговор в иное русло, — И давно вы женаты?

— С тех пор как стали аскетами. Не пьем, не курим, не материмся.

— А спите... — полюбопытствовал Иванов, — на одной кровати?

— Конечно, — искренне возмутился Либерштейн, — на одной, двухъярусной. Она наверху, а я в соседней комнате.

Изя затосковал, поняв, что явно ошибся адресом. Повисла неловкая пауза. Настолько неловкая, что не смогла удержаться и шмякнулась об пол.

— Ну ладно, располагайся, я за водкой, в магазин, — нарушил молчание Фриц.

— Так вы ж не пьете, — радостно удивился гость.

— Мы и не пьем. Аскеза — понимать надо. Мы похмеляемся. Ну, я пошел, — хлопнул древней окосевшей дверью хозяин... и пошел...

Изя поежился, потом еще раз, и еще. Оставаться наедине с Этой: Глашей, Либерштейн, евреем, антисемитом, аскетом, женщиной — он хотел, а потому продолжил ежиться. Застывшая в сыром воздухе тишина не давала покоя. «О чем с ней говорить?» — металось в голове у Изи, и не только в голове. Впрочем, там металось нечто иное.

— Пить будешь? — спросила хозяйка.

— Буду.

— Предсказатель, блин. Садись, — похлопала она по дивану, который принялся весьма эротично вибрировать и постанывать.

Изя недоверчиво покосился на возбужденный диван, но приглашение принял. Диван крикнул «Ай» и успокоился. Изя тоже крикнул «Ай», но успокаиваться не стал.

— Двулик, Двулик, Двулик, — позвала кого-то хозяйка.

В комнату, путаясь в лапах, прибежала собака — по крайней мере, так вначале показалось. Как ни странно, но собакой она оказалась лишь отчасти, а точнее от двух частей. С обеих сторон тело заканчивалось весьма выразительной задницей. Либерштейниха кинула под стол одну из обильно на нем же валявшихся костей. За ней же устремилась и животинка. Снизу раздались довольные похлипывания. За процессом поглощения Изя решил не наблюдать, а потому перенес свое внимание на спрятанную под распахнутым халатом женскую фигуру:

— Красивое белье.

Хозяйка с подозрением оглядела свое тело:

— У меня ж его нет.

— Вот это и красиво, — подтвердил Изя и перешел к действиям.

Но ему помешали — две холодные, растущие из дивана, волосатые лапы схватили за ноги и с криками «Мое, мое» принялись запихивать его под диван.

— Наше, — возразила хозяйка, — Ты отпустил бы его, аскеза все-таки.

— Бяка, — обиделись лапы и с ворчанием исчезли под диваном.

В мозгу Изи начали зарождаться смутные сомнения: «Что-то здесь не так. Опять показалось? Слишком часто кажется в последнее время. Вроде еще не пил. Или пил? Нет, я бы заметил. Или не кажется?» И сомнения продолжали зарождаться и сгущаться.

Страшный, скрежещущий, будто гвоздем по стеклу звук вывел Изю из состояния глупой задумчивости. После столь триумфального рождения сомнения быстренько развились  и... умерли.

— Сиди, это меня, — пояснила хозяйка и упорхнула в соседнюю комнату, к телефону, как оказалось.

— А-а-а-э-э-э... — возразил Изя, и принялся коротать время осмотром помещения.

Помещение было вполне обычным для ненормального. Веселенькие занавески похоронного цвета, пара электрических стульчиков, уютная домашняя виселица, скелет в семейных трусах и бабочке, томик Пушкина в одном углу и головастик-переросток в другом. Противоположную стену занимала дубовая полка, заросшая мхом и грибами. Большинство книг были заботливо расставлены по сериям: Жизнь Замечательных Людей в автобиографиях: Ф. Крюгер, гр-ф Дракула, Помидоры-убийцы, броневик Ленина; Библиотека фантастики: А. Т. Фоменко, Программа партии, Учебник истории СССР с древнейших времен до 1867г., «Как заработать миллион». А также иные непонятные книги с отдельными заголовками: «Гадание на спицах», «Вязание на картах», «Маячение на глазах», «Играние на нервах» и «Что-то на чем-то». Левее полок стену украшали плакаты с изображением популярных футболистов. Тот факт, что люди на фотографиях были всего лишь изображениями, отнюдь не мешал им проводить матчи, перегоняя мяч с одного плаката на другой. После очередного гола в ворота Спартака Изя плюнул на глупую игру (что, впрочем, не помешало футболистам сделать то же самое) и, утеревшись плевками знаменитостей, перешел к созерцанию главной достопримечательности любого дома — стола.

На столе был развал. Книги, полная бычков в томате пепельница, объедки, пустые бутылки, колода карт. Все это было тщательно приготовлено и щедро усыпано каким-то порошком.

Изя повернулся — в дверях стояли оба Либерштейна и двухзадая собака. Повернулся еще раз — Либерштейны исчезли. «Без них скучно», — решил Изя и повернулся в третий раз.

— Ты чего такой замороченный? — заботливо поинтересовался Фриц.

— Мне кажется, что я схожу с ума, — мрачно разъяснил Изя. — Мне кажется...

— Это не тебе кажется, это нам кажется, — перебил его хозяин и, видя, что гость ничего не понял, добавил: — Это наши глюки. Мы вторую неделю похмеляемся, вот и глючит. Кстати, за это мы еще не похмелялись. Выпьем?

— Угу, — согласился Изя.

Компания расселась вокруг стола, на столешнице устроились толпы бутылок, одна из которых оказалась тут же откупоренной... и там же закупоренной. Изя выпил и почувствовал, что ему становится спокойно, даже несмотря на выпорхнувшие из стакана глаза. То есть выпорхнули-то они не сразу, сперва таращились на Изю со дна стакана, потом активно подмигивали, а уж потом вылезли наружу и уставились на почти пришедшего в себя гостя.

Иванов явно пришелся им по вкусу. Они очаровательно моргали, ощупывали его взглядом, потому как больше нечем было, чуть не в штаны заглядывали. «Все в этой квартире озабоченные», — вяло подумал Изя. «Да», — бодро ответили все. Глаза еще чуть поморгали и после тоста хозяина: «Ну, еще по одной» — куда-то исчезли. Видимо, на дно очередного стакана.

Пьянка пошла в своем нормальном ритме, то есть «между первой и тридцать второй промежутка нет вообще». Изя помаленьку приходил в себя.

После седьмого (а может и восьмого, Изя уже не считал) тоста в комнату вломился голый мужик:

— У вас будильника нет?

Глаша походя ткнула огромным странным каким-то пальцем в огромные старинные напольные часы. Мужик с сомнением посмотрел на часы, тоскливо спросил:

— А поменьше?

— Поменьше нет, — с сожалением произнес Фриц, который от выпитого стал плаксивым и сентиментальным.

— Ребята, а вы меня завтра в семь утра не разбудите, а то на работу опоздаю? — мужик смотрел умоляюще.

— В семь чего? — ехидно поинтересовалась Глаша и снова указала на часы.

Изя проследил за направлением ее руки и только теперь обратил внимание на то, что часы идут в обратную сторону. Секундная стрелка с упорством, достойным стада ослов, перла от пятого деления к четвертому, от четвертого к третьему, от третьего ко второму, дальше к первому, потом на секунду застыла в поисках нуля, и снова продолжила свой ненормальный путь.

Когда Изя вернулся к столу, из-за которого и не выходил, мужика в комнате уже не было.

«Бред какой-то, — подумалось Изе. — И вообще, если это все пьяные глюки, то почему они появились прежде, чем я напился». Изе стало страшно. Он побледнел, позеленел, пошел красными пятнами, затем пробежался по всему спектру, и остановился на бирюзовом — своем любимом. Еще страшнее и бирюзовей ему стало через несколько секунд, когда по всему дому пронесся дикий рев. Гость задрожал и обернулся к двери. В проеме застыл огромный силуэт. Тело чудовища покрывала блестящая чешуя, с огромных, в полруки длиной, клыков и в полклыка рук стекала ядовитая слюна. Мелкие глазки пылали злобой, крупные — отсвечивали ненавистью. Изя почувствовал, как волосы зашевелились на макушке, волосы почувствовали, как зашевелился Изя. «Еще чуть и штаны намокнут», — испуганно пробежало между шевелящимися. Чудище приблизилось, приняло картинную позу и проревело:

— Трепещи! (мог бы и не предупреждать, Изя и так дрожал, как осиновый лист). Трепещи, ибо смерть твоя пришла к тебе в моем лице. Я Бред Сивкобыл...

Конец блистательной речи потонул в истерическом хохоте. Изя смеялся от души, мстя за пережитый ужас.

— Ты чего? — не понял Сивкобыл. — А ну-ка полчаса бояться!

— Тебя? — сквозь смех прохрипел Изя. — С таким-то имечком?

— Ну вот, опять. — Чудище растеряло всю свою грозность, а заодно и некоторые части тела, но видимо решило не собирать их, и отрастило новые. — Я такой страшный, а меня не боятся. И главное из-за чего? Из-за имени. Каждое самое завалящее зло имеет звучное имя: Сатана, Люцифер, Дракула. Даже Фреди Крюгер и тот звучит, а я... Все, ухожу из чудовищ в клоуны.

— Да ладно тебе, — пожалел Изя. — Не расстраивайся. Давай выпьем.

— Наливай, — то ли с горя, то ли с потолка заревело чудище. — Хоть напьюсь, может, полегчает.

Опрокинув пару стаканов, чудище стало еще страшнее, да еще и раздухарилось:

— Сейчас как пойду, — похвалялось оно перед Изей. — Как напугаю!

— Кого?

— Их, — чудище ткнуло лапой в сторону Либерштейна с супругой.

— С таким-то имечком? — усмехнулся Изя.

— Что в имени тебе моем? — пафосно возмутилось чудище.

— Ничего, но только сам же сказал, что имя должно быть звучным и устрашающим.

— И что мне делать? — расстроилось чудовище.

— Не называй имени, — пожал плечами Изя. — Или псевдоним возьми.

— Псевдоним? — заинтересовалось чудище. — Какой псевдоним?

— Звучный. Пердимоноколь, например. Или... Ну я не знаю, Кровавый Джек, Черный Ужас, Вася Страхов...

— Это идея, — пьяно заухмылялось чудище. — На ком попробуем?

Бывший Сивкобыл плотоядно оглядел комнату.

— Тренируйся вон, на кошке, — отмахнулся Изя. — Или на собаке, на худой конец.

Сивкобыл повернулся к двузадому псу, пустил слюни и проревел на худой конец:

— Трепещи, ничтожная тварь! Ибо я — смерть твоя, Кровавый Пердимонокль Вася Страхов пришел за тобой.

Эффект оказался сильнее всяческих ожиданий. Бедная собака поджала оба хвоста и бросилась бежать. Правда, в разные стороны. Окрыленное (в прямом смысле) таким успехом чудище, повернулось к кошке и повторило тираду. Черная кошка медленно поднялась, вместе с ней поднялась и шерсть на ее загривке, а так же иные части тела и органы, причем на разную высоту. Бедное животное от ужаса вспрыгнуло на стол, опрокинув бутылку водки, и выскочило в окно.

Содержимое опрокинутой бутылки медленно растеклось по столу, заливая лежащие рядом книги и карты.

Изя хотел промакнуть лужу, но не успел. Водка молниеносно впиталась в колоду. Иванов подобрал карты и с изумлением и Либерштейнами обнаружил, что лежавшая нижней дама червей выглядит совершенно пьяной. Следовавший за ней пиковый валет смотрелся не лучше. Изя решил разложить пасьянс, и вскоре одна за одной прямоугольные картинки шлепались друг на друга со сладострастными ахами и вздохами.

— Надо же, — заметил Изя. — Все как у людей. Я бы тоже на эту червовую даму без стакана и не посмотрел...

Когда громкость карточных воздыханий превысила все разумные, неразумные и псевдоразумные пределы, Изя брезгливо бросил колоду, и вытер пальчики белоснежным кружевным платочком:

— Тьфу! Точно все озабоченные!

— А хошь, мы тебе погадаем? — спросила развеселая бубновая дама, сползая с трефового валета.

— Это идея, — подхватил кто-то, прежде чем Изя успел что-то сообразить.

Карты сами собой перетасовались и разлеглись на кучки. Верхним вывалился трефовый туз. Даже при своем полном незнании карт, Изя знал, что туз треф означает казенный дом. Карты наперебой принялись что-то объяснять, молчание сохранял только туз треф.

— По-моему ему расклад не понравился, — озадаченно произнесла дама треф.

— Давай попробуем еще раз, — предложила червонная дама.

— Давай, — согласился пиковый король.

Дама дала, и карты переразложились, отпуская шутки и ехидные, а порой и наглые подколки. Последним лег трефовый туз.

— Ты опять? — возмутился Изя.

— Тебя посодют, а ты не воруй, — поведал туз.

— Это трефовый что ли? — вопросил туз бубей. — Погоди, Изя, друг, сейчас мы его закопаем.

Карты собрались в кучу, замельтешили на месте, словно играли в кучу-малу, потом снова разлеглись на столе. На самый верх вылез потрепанный трефовый туз:

— Песню дружбы запевает молодежь, — пропел он не то для Изи, не то для остальной колоды. — Эту песню не задушишь, не убьешь!

— А это мы сейчас проверим, — взревел Изя, схватил туза и разодрал на четыре части.

— Ты что?! — заорали части истончившимися голосами. — Я ж пошутил, дурак! А ты... новую рубашку порвал! Я маме пожалуюсь!!!

Слезно причитая, обрывки туза сбежали в неизвестном направлении. Изя посмотрел на карты. Карты посмотрели на Изю, но без своего трефового собрата новый расклад исполнять отказались. А дама червей даже всхлипнула и поведала, что ей бедняжку Тузика жаль, а Изя скотина, и вообще все мужики скоты и сволочи, а кто не сволочь, тот урод.

Изя с горя опрокинул стакан и огляделся. Не увидев ничего интересного, опрокинул еще один, и огляделся вновь. После чего решил, что стоит оглянуться еще раза три-четыре. Со стены несся отборный грузчицкий мат. Один из футболистов с воплем «Судью на мыло» засветил последнему в челюсть, другие присоединились, началась драка. Под звонкий смех сатанинской Глаши... То есть, под сатанинский смех звонкой Глаши выло несчастное чудовище:

— А ну-ка, всем полчаса бояться!

— Вот еще, — брезгливо отвечала ему хозяйка. — Буду я всяких Монопердоклей бояться.

— Все! — орало обиженное чудище. — Ухожу из Пердимоноклей в Сивкобылы!

Двулик втихаря, поставив передние задние лапы на стол, тырил что-то еще съедобное, весело болтая одним хвостом и воровато поджимая другой.

Фриц, сидящий в обнимку с десятикилограммовым арбузом, набрал водки в шприц и, напевая «Выпьем за Родину, выпьем за Сталина», вкатил содержимое шприца в полосатый арбузий бок. Довольный арбуз пустил пару пузырей. Довольный Фриц хмыкнул и, пропев «Выпьем и снова нальем», набрал в шприц новую порцию водки.

Часы в углу начали бить девять вечера. Из маленького окошечка с истошным воплем «Ук-ук, ук-ук, ук-ук» выпрыгнула укукшка. Над всем этим хаосом летали пьяные глаза с потрескавшимися от бессонницы жилками и пытались косо посмотреть друг на друга.

Изя с тоской и страхом потянулся за бутылкой.

* * *

«Утро туманное, скатертью дорога» — звучал в голове посторонний голос. Изя повернулся, голос смолк, вернее сказать растворился в барабанной дроби.

«Однако, как активно меня выставляют», — подумал Иванов и открыл глаза. Никто его не гнал. Он лежал на самой обычной кровати в самой обычной квартире. И барабанная дробь в голове была самым обычным отголоском подступающего похмелья. Изя огляделся и не нашел ничего странного. На стене висели самые обычные плакаты, на столе лежала самая обычная колода карт, которую покрывал самый обычный трефовый туз. Часы тикали, отсчитывая положенные им секунды в заданном направлении. И даже собака, что лежала тут же у кровати, была самой обычной, то есть имела один зад и одну голову. Чертовщина какая. Это дерьмо собачье... Тьфу, точнее сказать, эта собака дерьмовая такая же, как и все прочие. Теперь отчетливо стало видно, что это миттель-шнауцер, а вчера можно было только догадываться.

Изя поднялся на кровати, сел. Ему было плохо, значительно хуже, чем вчера, когда он решил заглянуть к Либерштейну. «К кому бы еще в гости нагрянуть?» — подумал он, но, оценив свое состояние, решил остаться там, где проснулся — на кровати. Может быть потом, когда он придет в себя, то встанет и заглянет в гости к Либерштейнам, благо он и так у них в гостях.

Кстати, Иванов вытащил записную книжку, открыл ее на страничке с буквой «С», переправленной красными чернилами на «З» и подписал под записанной там фамилией Либерштейн: «Глаша и Фриц (симиты-антиаскеты)». Потом подумал и переправил на «аскетов-антиевреев».

Не успел он убрать записную книжку (на самом деле он только сунул ее во внутренний карман пиджака, застегнул пиджак на все пуговицы, затем надел его, подумал и пару пуговиц все же расстегнул), как в дверях комнаты появился один из аскето-семитов. Больше того — один из Фрицев Либерштейнов, что усложняло задачу, так как Фриц Либерштейн аналогов не имел и в самом деле был один.

— Живой? — спросил хозяин.

— С трудом, — пробормотал Изя.

— О! — Фриц обрадовался так активно, что ему пришлось быстро помрачнеть и схватиться за разваливающуюся надвое голову. — Труд — это интересно, — сказал он чуть менее жизнерадостно. — Труд — это замечательно. Кстати, за это можно опохмелиться. Ты как?

— Положительно, — подхватил идею Изя.

— Тогда я за бутылкой в магазин, — сказал хозяин и, опрокинув в себя чудом оставшийся после вчерашней пьянки полупустой стакан, умчался.

Изя слизал последние капли с опорожненного стакана и злой откинулся на спинку кровати. «Вот ведь, хозяин! Сам опохмелился, а мне не предложил!»

Подошедшая собака дружелюбно повиливала хвостом. Он сидел на диване и с предвкушением ждал опохмелки, ощупью поглаживая собаку по заднице. По одной из двух задниц...

Авторская благодарность:

Сергею Дорофееву, Алексею Гравицкому, Надежде Агеевой за образы Изи Иванова и обоих Либерштейнов.

Дмитрию Шевченко за образ «голого мужика».

Псу Маку за образ Двулика.

Картам, плакатам, книгам и прочему за образы карт, плакатов, книг и прочего.

Водке «Гжелка» за трезвые идеи.

Всем, кто дочитал до конца, за величайшее терпение.

Отдельная благодарность Льву Толстому, Александру Дюма-отцу, бывшему президенту США Биллу Клинтону и папе римскому Иоану-Павлу за то, что не принимали в этом никакого, даже самого активного, участия.