Пять разговоров

Разговор первый

Он стоит у мольберта, задумчиво жует кончик кисточки, нерешительно смотрит на пейзаж, созданный им самим. Чего-то не хватает. Чего? Она подходит сзади, кладет голову ему на плечо. Решительность и понимание приходят сами собой, и он наносит несколько уверенных мазков. Все.

— Все! Тебе нравится?

— Мне? — она смотрит на море, горы, заходящее солнце. — Мне нравится. Мне нравится все, что ты делаешь. Ты незаурядный, талантливый человек.

— Смеешься?

— Вовсе нет. Будь ты посредственностью, я бы не стала с тобой встречаться. А ты умница.

Его распирает от гордости, радости и чего-то еще. Он поворачивается, обхватывает ее и целует.

— Нет, тебе правда нравится?

Они стоят у мольберта, он обнимает ее за талию.

— Знаешь, мне действительно очень нравится, только...

— Что?

— Что?

— Только ЧТО?

— Только те, кому ты продаешь свои картины этого не поймут.

— Почему?

— Потому, что им нужны картинки, а это картина.

— Это плохо?

— Нет, это хорошо, но им нужно другое. Они не примут этого буйства красок, они не поймут того, что здесь нарисовано. Им нужна хорошо нарисованная фотография, если так можно выразиться.

— Но это же мое чувство! Как же так? Ведь картина, да любое произведение искусства — это не только форма, но прежде всего содержание. И это содержание не только мысль, но еще и аура... палитра чувств, которые окружают эту мысль. Эта картина — мои чувства, я вложил в нее частичку себя.

— Именно потому, что ты вложил в нее частичку себя, она стала картиной, а не картинкой. А чувства... Что ж, я скажу тебе. Что такое чувства они узнают из дешевых бульварных романов, сопереживать и понимать они способны только слюнявых мексиканских миллионеров из «мыльных опер», которые с переизбытком крутят по телевизору. Там все просто, там все разжевано, а то, что предлагаешь им ты — значительно сложнее, это уже не каждый способен понять. Им нужны не картины, а картинки, которые они могут повесить на стену, чтобы закрыть размазанного по обоям клопа. Им нужны картинки, чтобы было красиво. Красиво не в том смысле, в котором это воспринимаешь ты, не в том смысле, в котором красоту понимает художник, писатель, музыкант, поэт, даже не в философском смысле. Понятие «красиво» у них может быть приравняно к понятию «аккуратно». «Чтобы было красиво, чтобы было аккуратно, чтобы было со вкусом», — хотя последнего многим из них как раз и не хватает.

— Ты серьезно... То есть, ты говоришь такие вещи...

— Не расстраивайся. Менее талантливой твоя картина от этого не становится, но денег на ней не заработаешь.

— Звучит, как приговор, — он горько улыбнулся.

Разговор второй

Скрежет ключа в замке, он входит в свою квартиру, в руке у него букет бордовых роз. Хлопает дверь. Он снимает один ботинок, другой, впрыгивает в тапочки, проходит в комнату. Она лежит на диване, она спит. Он опускается на колени рядом с ней, гладит ее, что-то нашептывает. Она просыпается, перед глазами у нее букет. На ее заспанном лице появляется удивление. Он протягивает букет.

— Спасибо. А с чего вдруг?

— Здравствуй, солнышко.

— Здравствуй. Ты что, наследство получил?

— Откуда ты взяла?

— Ну знаешь, полтора десятка таких роз — это не копейки. Откуда у тебя деньги? Сомневаюсь, однако, что ты отнимаешь пенсию у одиноких старушек, подкарауливая их в подъезде. Тогда откуда? Не иначе, как богатый дядюшка помер.

— К сожалению богатого дядюшки у меня нет, а деньги? Деньги теперь есть.

Он достает из кармана стодоллоровую купюру, машет ей у нее перед носом, затем разжимает пальцы, купюра грациозно вспархивает и опускается на пол.

— Значит дядюшки нет, а деньги есть? Покажи мне законный способ заработать сто баксов за пол дня, и я...

— И вовсе не за пол дня. Знаешь сколько я работал над этой купюрой?

— Так ты что, нарисовал ее?

— Можно сказать и так. Стою я сегодня у ЦДХ, напротив парка культуры и пытаюсь продать свои шедевры. Надо заметить, таких как я там собирается предостаточно. Ну вот, я уже отчаялся, а тут подваливает мужик в шикарном костюме и начинает восторгаться одной из моих картин.

— Которой?

— Не самой лучшей. Помнишь: вода, закат, пара сосен?

— Помню.

— А мужик восторгается. Правда я его не совсем понял, я ж по-английски не очень, но «грейт рашн артист» и «бьютифул» даже я осмыслил. А потом он мне говорит: «Ай вонт виз пикчер. Хау мач...» — ну и еще что-то и протягивает мне сто баксов, и еще чего-то спрашивает. Тут я его уже не понял, но сказал ему «фенькью», и он мне «фенькью», а потом еще и «гудбай». Ну он «гудбай» в одну сторону, а я «гудбай» домой, вот по дороге цветочки купил.

— Спасибо.

— Вот только обидно, что ему понравилась та картина, которая мне не очень нравится.

Разговор третий

Он стоит у мольберта, работа кипит. Она как всегда подходит сзади, опускает голову на его плечо. Он отклоняет голову, окидывает свою работу взглядом, опускает кисть.

— Тебе нравится?

— Но ты еще не закончил.

Он поворачивается к ней.

— Но раньше тебя это не смущало!

— Ну-у...

— Тебе нравится?

— Мне кажется, что это уже было.

Он смотрит на только появляющиеся сосны, воду, закат.

— А мне не кажется. Это же совсем другое, как ты не понимаешь?

— Наверно ты прав.

— Наверно? Конечно же я прав!

Разговор четвертый

Все та же комната, картины стоят вдоль стен, висят на стенах, картины в рамках, картины без рамок. С половины картин на мир взирают сосны, вода и закаты-восходы.

— Скажи, а тебе самому нравятся эти картины?

— Да, очень, а тебе не нравятся? Они нравятся людям, а художник должен работать для народа.

— А кроме того они приносят доход.

— Да, приносят. А зачем эта ирония в голосе? Тебе не нравится иметь достаточно денег?

— Нравится. Мне не нравится другое.

— Что?

— Я не знаю как тебе сказать...

— Скажи прямо.

— Я... ты... Ну в общем... Тебе не кажется, что это уже не совсем картины? Не кажется, что ты превращаешься из художника в ремесленника?

— Ну знаешь! Я... Ну у меня просто слов нет! Ты... Ты!

— Извини.

— Извини? Да ты мне такое сказала...

— Прости.

Она выходит из комнаты, и он остается один. Сосны смотрят на него со стен, он злится.

— Я не ремесленник, нет! Я художник! Художник! Все это говорят, все. И я пользуюсь спросом. Разве мои картины покупали бы, если бы они были дерьмом? Нет. Их покупают, потому что я художник.

Разговор пятый

Он сидит на кухне. Он хочет отойти от реальности, которая пугает его, но напиться не удается, алкоголь не действует. Он наливает в стопку водки, опускает пустую бутылку под стол, достает из холодильника вторую бутылку, открывает, доливает водки в стопку до краев, опрокидывает, закусывает черной горбушкой. Она входит незаметно, неслышно.

— Может быть хватит?

Он вздрагивает.

— Что?

— Может быть хватит?

— Что хватит?

— Пить!

— Да что ты понимаешь?

— Я понимаю, что ты превратился в ремесленника. Ты не художник! Твои картины стали картинками. Ты не вкладываешь в них душу, как раньше, ты штампуешь!

— Ах вот, что. А жить хорошо тебе нравится? Денежек много иметь, а?

— Нет.

— Ха-ха! С каких пор?

— С тех самых пор, как ты начал малевать эти сосны. С тех пор, как ты начал пить. Ведь ты сам понимаешь, что уже перестал быть художником, поэтому ты пьешь.

— Уйди.

— Не надо так.

— Уйди.

— Брось это, попробуй начать заново.

— Уйди!

— Ты еще можешь.

— Уйди!!!

— Я была счастлива, когда ты был художником, когда ты был счастлив, пусть и без денег.

Он вскакивает. Размах, пощечина, слезы. Она плачет.

— Убирайся! Ну?! Или тебя вышвырнуть? Вон!!!

Она встает, вытирает слезы, которые все равно продолжают течь, замирает в нерешительности.

— Ну? Я сказал, у...вай отсюда!

Она выходит, тихо, как мышка, только на лестнице она дает волю слезам в полной мере. Он сидит на кухне один.

— Да, я ремесленник, зато не нищий! Хорошо рисовать то, что думаешь, видишь, чувствуешь, когда за спиной надежная опора. Что мне принесли те картины? Ничего! Дырку от бублика. Кому они нужны? Никому, сейчас никому. И потом вряд ли кому-то понадобятся! А я рисую для народа! Тьфу!

Он хватает со стола бутылку, пьет прямо из горлышка. Водка льется туда, потом начинает выплескиваться обратно, вымывая из него остатки ужина. Он больше не художник. Она больше не придет. Мысли теряются, расплываются, и он падает на пол.

Последний разговор

Открываются двери вагона в метро, входят люди.

— Осторожно, двери закрываются, следующая станция...

Он снимает с головы замурзанную, заляпанную краской беретку, вытягивает трясущуюся руку перед собой.

— Люди добрые, помогите кто сколько может, у меня все умерли, хоронить не на что.

Да, все умерли. Или он для всех? А похоронить себя уже денег нет.

— Помогите, ради Христа.

Он идет по вагону. Кто-то отстраняется, кто-то утыкается в книгу носом, кто-то лезет в кошелек.

— Спасибо, спасибо, да хранит Вас Бог...